И сам, прирублен саблею каленой,
В чужом краю, среди кровавых трав,
Кипучей кровью в битве обагренный,
Упал на щит червленый, простонав:
«Твою дружину, княже. приодели
Лишь птичьи крылья у степных дорог,
И полизали кровь на
юном телеЛесные звери, выйдя из берлог».
Неточные совпадения
Директриса несла свое большое полное
тело с необыкновенной легкостью, с пленительно-изящной простотой, точно коронованная особа, ласковая хозяйка пышного дворца, окруженная
юными прелестными фрейлинами.
Клирошанка, видел он, замечала этот взгляд, прикованный к её глазам, и, выпрямляя тонкое
тело, словно стремилась подняться выше, а голос её звучал всё более громко и сладко, словно желая укрепить чью-то маленькую, как подснежник
юную, надежду.
Глядя на довольно худое, смуглое лицо ее, на
юную нестройность
тела, на задумчивые глаза с длинными ресницами, поневоле приходило в голову, как преобразятся все эти черты, как они устроятся, когда и мысль, и чувство, и эти глаза — все получит определение, смысл, отгадку, и как хорошо будет тому, на плечо которого склонится эта головка!
Солнце ласково и радостно светило ветхому, изношенному
телу, сохранившему в себе
юную душу, старой жизни, украшавшей, по мере сил и уменья, жизненный путь детям…
Что делать Юрию? — в деревне, в глуши? — следовать ли за отцом! — нет, он не находит удовольствия в войне с животными; — он остался дома, бродит по комнатам, ищет рассеянья, обрывает клочки раскрашенных обоев; чудные занятия для души и
тела; — но что-то мелькнуло за углом… женское платье; — он идет в ту сторону, и вступает в небольшую комнату, освещенную полуденным солнцем; ее воздух имел в себе что-то особенное, роскошное; он, казалось, был оживлен присутствием
юной пламенной девушки.
Первому же из них открыла
юная Мафальда свои страстные объятия и упоила его блаженством сладостных поцелуев и страстных ласк. Отдала она его желаниям свое прекрасное
тело, простертое здесь же, на улице, на поспешно разостланном широком плаще ее любовника. И пред очами вожделеющей толпы юношей, испускающих вопли страсти и ревности, быстро насладились они горячими ласками.
Красота
юной Мафальды и еще более, чем эта красота, бесовское обаяние, разлитое в ее бесстрашно и дерзко обнаженном предо всеми
теле, распалили желания сбежавшихся юношей.
Один из солдат,
юный и сравнительно с другими слабый, но страстный не менее остальных, не мог дождаться возможности приблизиться к обольстительному
телу Мафальды.
Цветите,
юные! И здоровейте
телом!
У вас иная жизнь, у вас другой напев.
А я пойду один к неведомым пределам,
Душой бунтующей навеки присмирев.
«Гармония — вот жизнь; постижение прекрасного душою и сердцем — вот что лучше всего на свете!» — повторял я его последние слова, с которыми он вышел из моей комнаты, — и с этим заснул, и спал, видя себя во сне чуть не Апеллесом или Праксителем, перед которым все девы и
юные жены стыдливо снимали покрывала, обнажая красы своего
тела; они были обвиты плющом и гирляндами свежих цветов и держали кто на голове, кто на упругих плечах храмовые амфоры, чтобы под тяжестью их отчетливее обозначалися линии стройного стана — и все это затем, чтобы я, величайший художник, увенчанный миртом и розой, лучше бы мог передать полотну их чаровничью прелесть.
И говоря это,
юный солдат выхватил саблю из ножен и одним осторожным движением ее освободил перетянутые тонкой, впивающейся в
тело, бечевкой ноги Милицы, другим таким же быстрым и таким же осторожным движением он освободил ее руки.
— За что тут, не за что… Мы, женщины, обязаны помогать друг другу. Я рада, что, наконец, вы взялись за ум. Видите, я очень счастлива… Правда, мой содержатель — урод, но я и держу его в черном
теле и не очень балую… Вы также выберите себе женатого или совсем
юного мальчишку… Не играйте только в любовь — это нам совсем не к лицу.
— Нет, — возразил он, — моя Эмма — эта
юная ветвь славного и могущественного рода Ферзен — никогда не соединит свою судьбу с каким-нибудь подкидышем. О! Прежде я изрублю
тело его в крупинки.
— Нет, — возразил он, — моя Эмма — эта
юная ветвь славного и могущественного рода Ферзенов — никогда не соединит свою судьбу с каким-нибудь подкидышем. О! прежде я изрублю
тело его в крупинки.
Несмотря на раннее развитие
тела, мысли о существе другого пола, долженствующем пополнить ее собственное «я», не посещали еще
юной головки, хотя за последнее время, слушая песни своих сенных девушек, песни о суженых, о молодцах-юношах, о любви их к своим зазнобушкам, все ее существо стало охватывать какое-то неопределенное волнение, и невольно порой она затуманивалась и непрошеные гости — слезы навертывались на ее чудные глаза.
Пошли… И в ночной тишине перекрестил Ардалион Гришу под той ракитой, где сжимал он в объятиях Дуню… Полная луна бледным светом обливала обнаженное
тело юного изувера, когда троекратно под рукой Ардалиона погружался он в свежие струи речки. Ночь благоухала, небесные звезды тихо, безмолвно мерцали, в лесу и в приречных ракитах раздавалось громкое пенье соловьев.